Кинорежиссер Сергей УРСУЛЯК: «До «Ликвидации» в Одессе я никогда не бывал, но потом выяснилось, что, оказывается, зачат был в Одессе»

Создатель поистине народного сериала «Ликвидация» Сергей Урсуляк до сих пор не привык к тому, что культовым режиссером его называют: мол, если культовый, должен быть и культ, а культ, особенно личности, — дело, в общем-то, не очень хорошее. Вместе с тем не признавать, что его 14-серийный одесский детектив стал не просто популярным, а по-настоящему любимым и в России, и в Украине, и в других странах, где его посмотрели, мой собеседник не может, и поэтому стойко терпит, когда в сто первый раз его спрашивают и об отношении к Одессе, и о рабочих моментах, и о кинозвездах, в сериале снимавшихся, и о том, насколько история Давида Марковича Гоцмана «документальна». И естественно, о том, будет ли у «Ликвидации» продолжение, ведь многие фанатично преданные зрители ждут его с того самого момента, когда на экранах пошли финальные титры последней серии, закончившейся, если кто не помнит, весьма загадочно. Уж больно хочется узнать, выжил ли главный герой после схватки с Академиком, сложилось ли у них с Норой, были ли у сотрудников одесского уголовного розыска столь же сложные и запутанные дела после...

Снять «Ликвидацию-2» Сергей, в принципе, не против — ес­ли сценарий вдруг подвернется, ко­то­рый по художественному уровню и по «вкус­ности» своей пре­­­дыдущему, дав­но разворованному на цитаты, не уступит.

«Всем сидеть, я Гоцман!», «Кар­тина маслом. Все свободны», «Не тяни кота за все подробности!», «Не делай мне нервы — их есть еще где испортить», «Ты же не окно в женской бане — зачем в тебе дырка?», «Верни награбленное в мозолистые руки, тебе ж с них еще кушать, сам подумай», «Всем три шага назад и дышать носом!», «Фима, ты говоришь обидно», «Здесь умных — я, он и еще полторы головы», «Режь! Делай маму сиротой»...

---

---

Увы, равнозначной истории до сих пор нет. «Может, у кого-то еще зреет», — улыбается Урсуляк, а пока один замысел вызревает, он воплощает другие: в 2015-м, к примеру, «Тихий Дон» по выдающейся книге Шолохова выпустил. По словам Сергея, с этим сериалом он изрядно намучился и настрадался, ведь снимать решил на Дону, в родных местах писателя, а когда приехал туда выбирать натуру, понял: тот Дон, о котором в книге речь, те гордые и свободолюбивые взрывные люди, а также обычаи, порядки и нравы давно ушли в небытие. Станицу и хутора пришлось строить заново (теперь эти декорации, на которые почти год ушел, — основа музея местной архитектуры и быта под открытым небом), элементы костюмов, как и особого казачьего говора, собирать по крупицам. Да даже подсолнухи, в которых Григорий с Аксиньей встречается, пришлось самим выращивать — на специально арендованном участке. Его нарочно раньше срока засеяли, чтобы аккурат к моменту съемки знаменитой, ожидаемой всеми, кто читал книгу и смотрел предыдущие версии «Тихого Дона», сцены они цвели именно так, как надо режиссеру.

Когда же картина вышла на телеэкраны и российские СМИ разразились гневным: «Урсуляк убил дух Шолохова!», Сергей показал, как умеет держать удар, и остроумно парировал: мол, не стоит уж так меня ненавидеть, поскольку дух Шолохова мы искали-искали, но не нашли, а по­этому, извините, не вышло не то что убить, а даже поздороваться. Ну а зритель, как впоследствии оказалось, новый «Тихий Дон» довольно высоко оценил: и актеры там в главных ролях молодые, а не, как в предыдущих экранизациях, возрастные, и характеры с обычаями неплохо прорисованы, и глянца, украшательства этого вечного, сопровождающего все российские фильмы последнее время, нет, и без пафоса великодержавного как-то обойтись удалось, и без голливудщины откровенной...

Что еще для успеха картины нужно? Пожалуй, если такие зрительские отзывы есть, уже ничего. Это значит, фильм состоялся, и не как римейк ленты Герасимова или Бондарчука, а как самостоятельная картина — новое прочтение для нового поколения.

Урсуляк считает, что фильмы по великим и большим книгам раз в 10 лет нужно снимать, чтобы каждое поколение зрителей имело шанс открыть произведение для себя — посмотрев картину, и в книгу заглянуть, и действительно, после выхода сериала 2015 года искать и скачивать Шолохова в интернете стали в несколько раз чаще. «Ну, значит, жизнь удалась», — шутит Сергей, хотя почему шутит? Она действительно удалась, без пре­увеличений: Урсуляк счастливо женат на любимой женщине, имеет двух талантливых дочерей, в послужном его списке — «Сочинение ко Дню Победы», «Ликвидация», «Исаев», «Жизнь и судьба», «Тихий Дон». У него практически не бывает простоев: с одним проектом справился — заказ на следующий получай, и главное — возможность выбирать есть: материал, помощников, актеров... Для человека творческого ведь что важнее всего? Чтоб не давили.

Если уж не на всех, то, по крайней мере, на него...

«У Аркадия Райкина я на подхвате был: шестой служащий, седьмой служащий, восьмой покупатель...»

— Знаю, Сергей, что в Щукинском училище вы актерское отделение окончили — у Симонова. Хотели актером стать?

— Да, правда, недолго (улыбается), но после школы действительно на актерский факультет поступил, и это поступление самым легким оказалось из всего, что у меня вообще в жизни было. Легче всего мне было в «Щуку» попасть.

— Вместе с кем актерскую премудрость вы постигали?

— Известных артистов с нашего курса не вышло, то есть в профессии работают многие, но звездных судеб не получилось — ну, это не обязательная, в общем-то, вещь... Из тех, кто со мной занимался, — мой друг больше 40 лет Миша Ширвиндт, но он первые три года проучился — потом его выгнали.

— И даже авторитет папы не спас?

— Ну, в данном случае это было трудно, потому что как раз эта знаменитая история с крышей архитектурного института и срыванием советского флага 7 ноября произошла, и там уже ни папа, ни Андрей Миронов, ни Валентин Плучек — помочь не мог никто.

— Отчаянный парень был?

— Нет, это было хулиганство, ничем не подкрепленное. Не политический акт — дурь в чистом виде. (Спустя годы эта история, произошедшая с тремя студентами «Щуки», легла в основу фильма Сергея Урсуляка «Русский регтайм». — Д. Г.).

— До 92-го года вы в театре «Сатирикон» у Константина Райкина служили, а что там играли?

— Знаете, я ведь не к Косте, а к папе его пришел и там играл то, что и все. На подхвате был: шестой служащий, седьмой служащий, восьмой покупатель — это было очень хорошее время с точки зрения...

— ...за Райкиным понаблюдать?..

— Да, но, конечно, для актера это абсолютно бесперспективно, и я уж было совсем уходил, когда Константин Аркадьевич пришел, группу молодежи набрал, я туда влился, какой-то новый театр начали делать... К тому времени, правда, я уже понимал, что это не мое, и, несмотря на то что как раз перед моим уходом театр стал репертуарным, появились спектакли «Геркулес и Авгиевы конюшни» Дюрренматта, «Голый король» по Шварцу, пьеса Арканова «Что наша жизнь?», еще что-то — мне это уже было не­интересно. Я многократно во ВГИК на режиссуру поступал, меня много лет не брали (улыбается), и только на стыке 90-го и 91-го на Высшие режиссерские курсы был принят.

— Аркадий Исаакович глыба был?

---

---

— Безусловная глыба! Абсолютно великий артист!

— Причем вы же его в том возрасте застали, когда он, что называется, еле дышал...

— Ну, дышал-то он нормально, но эта манера беречь себя вне сцены, как говорят, была у него всегда. Я совсем недавно подумал, что я ведь с ним познакомился, когда он еще, по моим нынешним ощущениям, человеком нестарым был, ему 67, может, было — ну что это за возраст? Помню, однако, что когда знакомиться к нему домой пришел и сказал, что через неделю в Ленинград еду работать, подумал: «А шансов застать его живым у меня мало» — до такой степени он едва говорящий человек был.

— После инфарктов многочисленных?

— Даже не в том дело — у него такая манера была, он себя просто берег, и когда я через неделю в Питер приехал и к нему на спектакль попал, глазам своим не поверил. Совершенно умирающий старик в молодого высокого красивого седовласого мужчину преобразился, это чудо чудное было! — а потом, когда я к нему за кулисы пошел, меня все тот же (голосом Райкина) едва говорящий человек встретил...

— Мне об Аркадии Исааковиче много и Жванецкий, и Карцев, и Светин, и, собственно, Константин Аркадьевич рассказывали: все они его непростой характер отмечали и желание особняком стоять, остальные артисты как бы на подхвате — это так?

— Характер у него не то чтобы непростой был — он у него просто был: и в театре, и в искусстве он центральной фигурой являлся. Понимаете, сейчас огромное количество так называемых центральных фигур, которые никаких оснований для этого не имеют, а вот Аркадий Исаакович имел: он этот театр создал, это был не просто известный, популярный — это был любимейший артист, понимаете? Рядом с ним, конечно, чьей-то полноценной актерской работы быть не могло, но его партнерами очень хорошие артисты всегда были. Другой разговор, что народ на Райкина приходил, и, в общем-то, если бы мы все на сцену не вышли, ничего страшного не случилось бы.

Аркадий Исаакович порой развлекался: после болезни любил на спектакль, в котором не занят, прийти, прямо во время него вдруг перед публикой появиться. Я всегда приходил за кулисы этот момент смотреть — момент чуда! Во-первых, сначала пауза 10 секунд, когда своим глазам люди не верили, потому что этого просто не может быть: они ведь не на Райкина покупали билеты! — а потом истошный вопль счастья раздавался, и дальше Аркадий Исаакович мог закрыть занавес и уйти: он все уже сделал, понимаете? Вместе с тем работать с ним было сложно, да.

«Костя Райкин стал выдающимся за счет того, что каждую секунду сомневается в том, что занимает свое место»

— Вы за Константином Райкиным и его творчеством наблюдаете?

— Не то что наблюдаю — я с этим театром кровными узами связан: там моя жена работает, там моя дочь дебютировала — я ни на секунду от «Сатирикона» не отрываюсь.

— Райкин большой артист?

— Константин? Да, причем в отличие от многих он еще настоящий художественный руководитель театра.

— Вот это его самоистязание и истязание тех, кто с ним на сцене работает, актерам и театру нужно?

---

---

— Безусловно, и, думаю, только при таком режиме может что-то значительное состояться. Понимаете, когда в другие театры я попадаю и расслабленное существование вижу, понимаю, что до добра это не доводит. У Кости в «Сатириконе» очень жесткая ситуация, там огромная текучесть актерская — при том, что от него часто выдающиеся артисты уходят. Константин Лавроненко, Константин Хабенский, Марина Голуб (царствие ей небесное!)...

— ...уже немало!

— Да, изумительную труппу можно собрать! Те, кто остался, — мастера не хуже, но это артисты одной с ним группы крови, намытое пространство из 80 человек — костяк, на который он опирается. Я считаю, что Костя — выдающийся художественный руководитель, говорю это абсолютно серьезно, и еще: мы ведь думаем, что быть сыном Райкина очень здорово...

— ...а это кошмар...

— ...особенно для артиста...

— Это до самой смерти уже...

— ...совершенно верно, и как он это преодолел! Раньше шутили о том, что к нему девушка-журналистка пришла и сказала: «Константин, простите, не помню вашего отчества...», но сейчас-то ситуация всерьез такая...

— ...хотя он так не думает...

— Не думает — и слава богу: у него в его, образно говоря, 92 года каждый раз ощущение дебютанта!

— Удивительно, да?

— Да, и за счет того Костя Райкин стал выдающимся, что каждую секунду сомневается в том, что занимает свое место.

— И самый кассовый театр Москвы в результате...

— Ну, может, не самый кассовый, но один из самых — безусловно.

«Ельцин сохраняет для меня обаяние положительного персонажа — большого русского медведя»

— В 1999-2000 годах вместе с тележурналистом Евгением Киселевым вы занимались документальным проектом «Новейшая история» — сколько картин в рамках его сделали?

— По сути, одну с Женей Киселевым — это был четырех- или пятисерийный фильм «Президент Всея Руси», и двухсерийную с Сашей Хабаровым, нынешним корреспондентом канала «Россия» в Лондоне, — про Пиночета и Альенде. На постоянной основе я не работал и имел возможность делать то, что мне интересно: позвали — согласился.

— Лента «Президент Всея Руси» о Ельцине — вы с Борисом Николаевичем встречались?

— Нет, это был фильм вокруг Ельцина, самого его там не было, то есть был, но взятый из хроники, чужих интервью и так далее, — в эту картину вошли интервью с людьми, которые Ельцина окружали.

— Интересно было о нем кино создавать?

---

---

— Очень, потому что это личность — мое отношение к нему настолько живое и неоднозначное, да и сам он фигура такого масштаба, такого обаяния и такой непростоты. В целом у меня к Борису Николаевичу отношение позитивное, и хотя я все понимаю, что происходило, он сохраняет для меня обаяние положительного персонажа — большого такого русского...

— ...медведя...

— ...совершенно верно.

— Вы с рядом людей, которые его окружали, беседовали, а кто из них больше всего вас потряс?

— Если честно, потрясений у меня не было — были неприятные открытия. Я ведь во многие вещи искренне верил, а когда выясняется, что тобой и твоей верой манипулировали, это всегда неприятно. Из тех, кто мне нравился, — Григорий Алексеевич Явлинский: он замечательно разговаривает...

— ...прямо поет...

— ...да, прекрасно рассказывает, его очень интересно слушать. Я вообще к этой работе хорошо отношусь — там очень много юмора, потому что для меня Борис Николаевич в огромной степени юмористический персонаж, и это фильму живости придает. Для меня Ельцин все-таки обаятельный герой: наверное, еще и потому, что слишком много надежд, слишком много хорошего в него вложил — лично я.

«На съемочной площадке Тихонов держался отдельно. Ну, он такой был — отдельный, с другими себя не смешивал»

— Дальше было «Сочинение ко Дню Победы» — фильм, который я могу смотреть бесконечно, потому что это хорошее, доброе, человечное кино. Как удалось вам собрать таких замечательных культовых народных-перенародных артистов, как Тихонов, Ульянов и Ефремов? — это же для молодого режиссера фантастика!

— Ну, вы знаете, великие артисты великие еще и потому, что ничего из себя не строят.

— Да им и не надо, в общем-то...

— Не надо, понимаете? — и когда предложение им делал — сначала Ульянову, потом Тихонову, затем Ефремову...

— От простого к сложному пошли?

— Да, потому что отчет себе отдавал: самая большая роль у Ульянова, и от его «да» или «нет» многое зависит. Я, правда, понимал также, что если это не трое этих артистов будет, браться за фильм не имеет смысла. Замены были возможны, но результат они ухудшали бы, потому что это знаковые фигуры, и все трое согласились! Самым сложным, конечно, Вячеслав Васильевич был, но (улыбается) это такое счастье было, такой подарок судьбы!

— Вы вот о Тихонове заговорили... У него на даче, на Николиной Горе, я брал последнее интервью, и он меня поразил во всех смыслах — и внешностью, и внутренним состоянием, и содержанием внутренним... Скажите, а как Вячеслав Васильевич на съемочной площадке себя вел?

— Отдельно. Ну, он такой был — отдельный, с другими себя...

— ...не смешивал...

---

---

— Да, ни с кем. Это ведь сейчас у каждой поганой сериальной звезды свой вагончик, а тогда в силу отсутствия средств у нас один для них троих был, остальные на улице в кадр войти готовились, и Ефремов с Ульяновым всегда в вагончике сидели и разговаривали, а Тихонов вокруг ходил. Я говорил: «Вячеслав Васильевич, ну холодно же, пойдите в вагончик», а он: «Нет, пусть там старики сидят». Вот это ощущение какое-то такое... (Смеется). «Олег Николаевич, вы поели?». — «Да, это Славкино осталось». — «Вячеслав Васильевич не будет?». — «Ну, Славка аристокра-а-ат — он это не ест...». Они очень трогательные были, смешные.

— Вы свое счастье — даже не режиссерское, а чисто человеческое — осознаете, ведь трех столь выдающихся актеров снять сумели...

— Я, конечно, не настолько идиот и счастье не каждую секунду ощущаю, но когда думаю о чем-то, понимаю: то, что со мной происходит, — счастье, счастье и счастье, потому что так долго хотел кино снимать, потому что пока что могу заниматься тем, чем хочу, и не выбирать то, чего не хочу, потому что надо мной никто не стоит и не указывает, как мне снимать и о чем. Я уж не говорю о тех звездах и о тех замечательных артистах, но не звездах, с которыми встречался, — это, разумеется, счастье, но глупость нашей жизни в том (улыбается), что все время в этом ощущении я не парю.

«Недостатки в своих картинах я не ищу — просто их знаю»

— Когда последний раз «Сочинение ко Дню Победы» вы видели?

— Целиком — давно, фрагментарно — сравнительно недавно его показывали, и я попал, но я очень тяжело свои картины смотрю.

— Недостатки ищете?

— Даже не ищу — просто их знаю. Иногда вот мое кино идет — думаю: «Ну, сяду погляжу», и сажусь, и вдруг в следующий момент обнаруживаю себя уже не у телевизора, а где-то — как-то ухожу незаметно, но я знаю, почему, знаю, что вот сейчас будет момент, где у меня не все получилось, поэтому стыдно и я ухожу (улыбается), даже не отдавая себе в этом отчет. Фрагментарно могу еще свои картины смотреть, а от начала до конца нет, и то же «Сочинение» кусочками видел.

— Хорошо?

— Что-то да, что-то совсем нехорошо... Понимаете, там искренность есть, я знаю, что эта картина моим подлинным отношением согрета — и к этому поколению, и к этой теме, и к этим актерам прекрасным, и меня это прошибает — несмотря на то что знаю про это все: как это все снималось, что за кадром было и так далее...

— Ну а это уже немало...

— Немало, да, но мне вообще кажется, что единственный способ существования — это быть искренним по отношению к тому, что ты делаешь.

— Эти три великих старика так сыграли, потому что хорошие актеры или потому что они это чувствовали?

---

---

— Нет, они это чувствовали. Вячеслав Васильевич потом многократно картину смотрел и без рыданий просто не мог.

— Да?

— Да, на каждом просмотре рыдал, а Михал Саныч был огромным болельщиком этой картины — ее же по-разному восприняли. У меня как-то показ в мэрии Москвы был... Сначала Лужков посмотрел — ему очень понравилось, и он захотел, чтобы фильм на 9 мая показывали: передал это вице-мэру тогдашнему, Шанцеву, и тот на просмотр с группой ветеранов приехал. Ну, посмотрели — и посмотрели, я окончания ждал... Вышел вице-мэр и сказал: «Да, поздравляю, это чудовищная халтура!» — от чего я упал в обморок (смеется), а потом та группа, которую он привел, ветераны, стали наперебой картину долбать.

— Почему?

— Потому что это были ветераны, поддерживающие мнение начальства. Среди них Виктора Розова я увидел — нашего знаменитого драматурга — и подумал: «Если сейчас встанет Розов и то же самое скажет, я просто сойду с ума», и тут Розов встает и начинает говорить прямо противоположное. Он дико кричал: «Вы сошли с ума! Что вы несете?! Протрите глаза, не­ужели вы не понимаете, что эта картина про вас, про нас?!.». По отношению к фильму это даже неадекватно было — он настолько его, так сказать, возможности превышал (улыбается), но это было так нужно, так трогательно... Ну а затем ветераны Афганистана выступили, которые тоже картину поддержали, и Шанцев в меньшинстве оказался.

— Без шансов...

— Да, тем не менее большой премьеры не получилось, а по сегодняшним дням я понимаю, что эта лента просто острая, ведь в нашей стране мало что поменялось...

— ...только усугубилось...

— ...и, конечно, увидеть ее на центральных каналах мы не сможем, потому что все, о чем там говорится, генеральская и прокурорская мафии и так далее, актуальным осталось. К сожалению...

«Одесса хороша тем, что за угол повернул — и можно снимать»

— «Ликвидация», наверное, главный ваш фильм, ставший народным. Вообще, это нечасто бывает: «Семнадцать мгновений весны», «Место встречи изменить нельзя» — ну, мало таких картин. Дай бог, чтобы вы что-то еще этакое сняли, но что-то лучше «Ликвидации», честно говоря, трудно представить. Скажите, а где вы такую Одессу взяли, в которую веришь с первого взгляда, с первого слова? Консультанты были хорошие?

— Вы знаете, были, но, думаю, это просто мое ощущение города.

— Вы там еще в детстве бывали?

— Ни разу — я вообще никогда там не бывал! На выбор натуры, наверное, за месяцев восемь до начала съемок приехал, когда к картине готовился, а отдыхать, гостить — нет, но потом выяснилось, что, оказывается, зачат я был в Одессе. Там какой-то знаменитый врач-гинеколог работал, мама туда на консультации ездила, папа ее сопровождал...

— ...то есть не все так просто...

— (Смеется). Пожалуй, да. Наверное, какая-то генетическая вещь сработала плюс Одесса — город с огромной историей отношений, потому что очень много событий, литературных и киношных, именно там происходило. Город...

— ...с традициями...

— Совершенно верно, и я в эти традиции просто въехал. Я ведь ничего не менял, новую Одессу не придумывал, а секрет успеха картины, мне кажется, знаете, в чем? Мы в таком необаятельном, на самом деле, мире живем, а там создан мир, в котором хочется жить, — ну вот хочется всем среди этих мужчин и женщин, этого юмора, у этого моря оказаться. Да, там драмы есть, но они светлые, понимаете? — потому что как-то по-честному все, взаимоотношения честные.

— Тем не менее консультанты про говор одесситов, про их привычки вам рассказывали?

— Про привычки — не очень, а говор нам действительно ставили, другое дело, что я это дело на откуп отдал, и когда мне артистов вернули, начал все, им привитое, убирать. Процентов 70 поставленного говора мы сняли, потому что это уже невыносимо было, что-то чрезмерное (смеется)...

— ...перебор...

---

---

— Ну да. Мы некий говор придумали, который на одесский похож, но все-таки доступен для понимания и в России, и в других частях Украины — не только в Одессе.

— Ту, послевоенную, Одессу воссоздать сложно было? А впрочем, те же дворы остались...

— Не очень сложно, честно скажу. Вот, говорят, сейчас там много чего посносили, что очень зря: в Одессе такое обаяние было! Если снесли то, где мы снимали, это ужасно, хотя жить там невозможно...

— Слишком ветхое все...

— Да, и мы ничего практически не меняли. Представить себе, что в этих интерьерах живут люди, — конечно, страшно, но нам, киношникам, это здорово облегчало жизнь. Одесса хороша тем, что там за угол повернул — и можно снимать. Картинку под­рих­товал, антенны убрал — и работай, но самое главное — люди, которые с такой радостью ночные стрельбы под окнами воспринимали, что я просто диву давался, удивлялся их терпению и доброжелательности...

— Южный город...

— Да, плюс ко всему одесситы очень просто в съемках участвовали. Все было органично, легко, импровизационно, там много людей, которые просто с улицы взяты, — вот замечательный типаж, берем. «А вы можете пианино нести?».

— «Да запросто!»...

— Абсолютно! В России с этим гораздо сложнее...

— В России многое сложнее...

— Это да, но не потому, что в Одессе лучше или хуже...

— ...просто иначе...

— Располагает. Открытость такая. Может, это только внешне, не знаю...

«Конечно, Машков — великий артист, и я не собираюсь девяти дней или 40 дожидаться, чтобы это признать»

— Вы понимали, что народное кино снимаете?

— Нет, конечно, и я вам хочу сказать, что «Ликвидация» — лучшая картина только с точки зрения успеха у зрителей: если всерьез говорить, я считаю, что «Жизнь и судьба» — гораздо лучше по всем статьям...

— Опыт!

— Ну да, однако волшебная формулировка «зрительский успех» работает, и против лома нет приема. Разумеется, это замечательно, что такая картина у меня есть, но... Я раньше не понимал, почему Вячеслав Васильевич так кривится, когда его про Штирлица спрашивают, а сейчас понимаю (улыбается).

— Не гневите Бога!

— Это да, это абсолютно правильно: Бога гневить не надо. Есть эта картина — спасибо, у кого-то такой нет, но если профессионально разбираться, и «Исаев», и «Жизнь и судьба» сделаны получ­ше.

— В «Ликвидации» деталям, мелочам большое внимание вы уделяли?

— В каких-то вещах — да, в каких-то — был совершенно свободен.

— Ну, я об одежде, обуви, фрагментах архитектуры...

— Одежда — да, но опять же, поскольку это кино больше фантазийное, чем взаправдашнее, мне гораздо важнее было ощущение, чем скрупулезная точность. То есть если это не точно, но актрисе идет (мы ведь не о джинсах, верно), то можно. Это же касается фильмов и музыки, которую я использую, примерно того времени — плюс-минус пять лет, и хотя меня за эти неточности ругают, но ведь не про это картина, она про другое. В «Жизни и судьбе» я не мог себе этого позволить, поскольку там история как бы взаправдашняя, а «Ликвидация» — фантазия, импровизация, легким пером сделано. Естественно, я не в бреду был и понимал, что фильм «Подвиг разведчика» вышел позже, чем Жуков в Одессе порядок наводил, и музыка эта позже написана, но мне она нравится, и она годится, так пускай будет.

— И в России, и в Украине очень любят мертвых — когда человека не стало, спохватываются: «А ведь он был великим!». Я очень хочу, чтобы Машков жил долго, поэтому сегодня, зная его работы в кино и в театре, скажите: он великий артист?

---

---

— Конечно, и я не собираюсь девяти дней или 40 дожидаться, чтобы это признать: Володя — великий артист, безусловно.

— Легко с ним было работать?

— Очень!

— Понимание быстрое?

— Понимание в какой-то момент приходит. Мы шли на ощупь, искали, но когда нашли, работать стало не просто легко, а элементарно...

— ...Ватсон...

— Да-да (улыбается), потому что ты ему только набрасываешь, а он делает — еще и своим наполняет, еще и переосмысливает, и ты только подправляешь. Работать с ним — счастье!

— Режиссер Машков с режиссером Урсуляком на съемках не спорил?

— Не-не. Ну, там у меня еще режиссер Меньшов был (улыбается) — режиссеров вообще было много, но не спорил никто. Видимо, это разные части мозга, и когда артист артистом работает, ту часть, режиссерскую, просто отключает — иначе можно с ума сойти или, как минимум, выглядеть странно.

— Пореченкову вы роль выстроили или он к чему-то сам приходил?

— Миша — парадоксальный персонаж: нет человека, к которому я предъявлял бы такое количество претензий на площадке, как к нему, потому что у меня все время было ощущение, что Миша несерьезно к роли относится. Это потому, что у него постоянная готовность засмеяться, обрадоваться, отвлечься, второй дубль не делать (о третьем вообще разговора нет), но потом, просматривая материал или монтируя, я вижу, что вот эту краску, допустим, не я ему подсказал, что он над ролью не меньше, чем остальные, работает... Прос­то у него природа такая — веселого раздолбая...

— ...опаздывающего...

— ...не туда приезжающего, не оттуда едущего, сообщающего, что следует из Саратова, а на самом деле — из Самары... Это катастрофа, это раздражает дико, но артист он работающий, я это точно знаю. Миша над ролью думает, выстраивает ее — это бесспорно.

(Окончание в следующем номере)   

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter